Глубокое бурение [сборник] - Алексей Лукьянов

Постучали в дверь.

— Кто там? — первыми к двери подскочили Федька с Семкой, даже собак опередили.

— Откройте, милиция!

Ребята беспомощно оглянулись на Марину.

Та положила трубку и пошла открывать. За дверью стояли Распопова и Боборыкин.

— Ага, значит, они все-таки у вас, — заглянула Елена (как ее там по отчеству) через плечо хозяйки. — У вас тут медом, что ли, намазано? Пройти можно?

— Нельзя.

— Что?

— Нельзя пройти, — ответила Марина Васильевна. — По крайней мере вам. А вы, — она кивнула хмурому Боборыкину, — пройдите.

Распопова изменилась в лице и стремительно бросилась прочь. Молодой милиционер проводил взглядом наставницу, сделал шаг вперед и, когда ребята закрыли дверь, сказал:

— Напрасно вы так…

— Терпеть не могу хамства.

— Я заметил. Вы мне можете объяснить, в чем дело? Выдергивают утром чуть не из постели, тащат в приют, там детей будят…

Кулик развела руками.

— Сами видите.

Рядом с ней, как солдаты вокруг командира, столпились шестеро.

— Опа! — обалдел Боборыкин. — Еще двое?

— Четверо! — ляпнул Семен. И тут же огреб подзатыльник от брата.

— Вот как? И где остальные?

Дети набычились. Ответить пришлось Марине:

— В детском саду. Они маленькие еще.

Милиционер поскреб затылок.

— И что теперь делать?

— Не знаю.

— Мы опять убежим, — насупленно заявил Семка и вжал голову в плечи.

Но Федька его неожиданно поддержал:

— Фиг догоните.

— Ребята, идите в комнату, — попросила Марина.

Те неохотно послушались. В коридоре, кроме Кулик и Боборыкина, остались только кошки и собаки. Откуда-то волной ударило запахом мочи, и Марина чуть не упала от этой сногсшибательной вони.

— Вам лучше поговорить с Галиной Юрьевной Геращенко.

— Я к Распоповой прикреплен.

— Какая разница? Просто Галочка, кажется, лучше понимает ситуацию. И скажите ей, что они появляются в геометрической прогрессии.

Лицо молодого милиционера стало совсем глупым.

— Просто скажите — и все! — отрубила Марина Васильевна.

Боборыкин замялся:

— Все равно придется их забрать.

Сердце Марины сжалось. Откуда-то опять дохнуло мочой и затхлым воздухом. Кулик с тоской посмотрела назад, потом снова обернулась к милиционеру:

— Может, потом?

— Нет. Распопова удила закусила, как бы еще хуже не вышло. В каком, говорите, садике эти двое?

Лопаницын топтал землю. Он шастал там и тут, искал, куда могут спрятаться непонятные жуки в человеческом обличье. Все его познания в энтомологии сводились к повести Пелевина, читанной лет пять назад, да разделением членистоногих на насекомых, паукообразных и ракообразных.

И еще тем, что вокруг ни одного майского жука, а только слухи о странных мужиках с крыльями.

Опросы вездесущих бабушек и пацанвы ничего не дали. Все видели странных мужиков, похожих друг на друга, но откуда они появляются и куда исчезают — никто не мог внятно ответить. Когда Петр совсем уже выдохся, его внимание привлек молодой цыганистый парень в цивильной на первый взгляд одежде, но уже какой-то запыленной и изрядно помятой, на левой руке отсутствовала кисть. Цыган вылезал из подвала, явно проведя там ночь.

— Стоять, милиция!

Паренек заметался, завертел головой, но волшебное «стоять» держало его на привязи вполне надежно. Не милиции же он испугался…

— Кто такой?

— Пиворас.

— Как?! — обалдел Петр Ильич.

— Пиворас, — повторил парень. — Альбин Петрович.

Альбин Петрович с неприличной фамилией производил впечатление вполне безопасного психа, однако Лопаницын на всякий случай проверил, нет ли у задержанного колюще-режущих предметов. Когда таковых не обнаружилось, участковый спросил:

— И что вы, Альбин Петрович, делали в подвале?

— Спал.

— А дома не спится?

— А я болею… у меня дромомания.

Такого вида наркомании Пятачок не знал. Это от дров балдеют? Или от дремы? Но почему именно в подвале? Парень не бомж: вполне еще чистый и даже постриженный, и, несмотря на всклокоченный и помятый вид, печать материального благополучия еще не покинула смуглого лица.

— И какие симптомы у данного заболевания?

— Дома не сидится. Не забирайте меня, ладно?

— Договорились, — легко согласился милиционер. — Но придется тебе куда-нибудь в другое место перебираться. Вон ты весь какой неопрятный. Думаешь, жильцам приятно будет тебя видеть? Мне, например, ни капельки.

— Я же никому не мешаю…

— Мы же договорились: я тебя не забираю, а ты уходишь сам.

— А если я буду опрятный?

— И как это у тебя получится?

Пиворас понял, что с ментом спорить бесполезно. Ладно, хоть по шее не надавал.

— Пойду… — вздохнул он.

— Давай, милый, ступай, — благословил Петр Ильич. — Стой! Совсем забыл: ты не видал тут мужиков таких?.. Здоровые мужики… одинаковые такие…

— А, — махнул рукой Альбин Петрович, — это Хрущ.

— Кто?!

…В обмен на информацию «страшный лейтенант» Лопаницын разрешил Пиворасу перекантоваться в подвале до конца недели, пока не найдет новую жилплощадь. Впрочем, Пиворас не только информацию предоставил, но еще и место указал, где живут Хрущи…

Из подтрибунья Петр Ильич вылезал в состоянии, близком к помешательству. Вся эта сонная братия лежала, казалось, в полном беспорядке, но на самом деле внутренняя логика в этом лежбище присутствовала — все головы на юг. Лопаницын вспомнил, что многие насекомые чутко улавливают силовые линии Земли. Хрущи спали, или впали в оцепенение, или еще что-то… Словом, агрессии и вообще жизненной активности не проявили, но само существование человекообразных жуков вызывало стойкую ксенофобию. Жуткая вонь и скрежет хитиновых оболочек оптимистическому взгляду на мир тоже не способствовали.

— Вот что, Альбин Петрович. — Пятачок задумчиво сверлил взглядом перспективу парковой аллеи. — Никому не говори, где эти… хрущи… обитают. Договорились?

За доброту участкового Пиворас готов был обещать что угодно.

В кабинет ввалился Боборыкин, практикант Ленки Распоповой.

— Галин-юрьна, беда! Куликов опять повязали.

— Кто? — яростно взревела Галка.

— Распопова. Она сегодня утром меня в приют потащила, а там — совсем другие угланы! Ну и пришлось их оприходовать…

— Дальше.

Практикант пересказал все в мельчайших подробностях. По мере повествования Галина Юрьевна становилась все мрачнее.

— Я ее порву, — сказала наконец Геращенко. — Я этой дамочке глаза выцарапаю.